Наталья КИСЕЛЁВА
В нашей традиции как-то и не принято отмечать юбилеи
памятников. В отличие от людей и событий. Но некоторые памятники этого
достойны. Потому что они хранят память о событиях и людях, которым мы обязаны
своей жизнью.
В прошлое воскресенье исполнилось
50 лет одному из самых известных и почитаемых памятников в Крыму,
установленному в честь крымских партизан, павших смертью храбрых в боях против
фашистских оккупантов.
Автором-художником необычного
по замыслу памятника — «Партизанской шапки» — является Эммануил Грабовецкий.
Эммануил Маркович родился в
Симферополе в 1912 году. С первых дней войны он защищал Родину. Сначала был
танкистом, а с ноября 1941-го — пулемётчиком в одном из партизанских отрядов
Крыма. И не просто пулемётчиком, а героем!
Хотя, на мой взгляд, все
крымские партизаны были героями!
В октябре 1942-го Эммануил
Грабовецкий получил свою первую награду – орден «Красного Знамени». В его
наградном листе написано: «За время пребывания в партизанском отряде тов.
Грабовецкий проявил себя как мужественный храбрый боец в борьбе с немецкими
оккупантами. Участвовал во всех групповых операциях. Вместе с группой уничтожил
— 21 автомашину, 183 гитлеровца, взорвано 2 моста. Во всех боях и операциях как
пулемётчик, презирая смерть, всегда был впереди и всегда обеспечивал выполнение
поставленных задач перед группой».
ГЕРОЙ-ПУЛЕМЁТЧИК
Один, всего один из героических эпизодов
Эммануила Грабовецкого описывает в мемуарах его боевой товарищ, партизанский
командир Илья Вергасов.
Вчитайтесь в эти строки о
партизанской жизни, которая всегда была на волосок от смерти: «Рядом, чуть
правее и уступом назад, замаскировался с
пулемётом Эмма Грабовецкий, по
соседству с ним — Козин, дальше — Малкин.
Восемнадцать партизан комендантского
взвода. Что ты, что они! Один дух, одно понятие, будто восемнадцать душ с
девятнадцатой, командирской, стали одной душой.
Припекает. Снизу голоса.
Постреливают, даже шалят — кто-то перекликается очередями автоматов.
В далёком просвете леса мелькают в
три погибели согнутые солдатские фигуры.
Чуб оглянулся — и все взгляды на
него. Каждому посмотрел в глаза, подбодрил, потребовал выдержки.
У
Эммы Грабовецкого горят глаза, на щёки лёг нервный румянец.
Слышен цокот кованых сапог, лошадиный
храп. Ближе и ближе. Группа карателей вышла на поляну, остановилась, сбросила
ношу. Многие вытирают потные лбы.
Грабовецкий побелел. Чуб больше
смотрит на своих, чем на вражеских солдат.
«Выдержка, выдержка,
выдержка!» — говорят его глаза.
На поляне всё больше и больше
немецких солдат.
Офицер подошел ближе, пристально
посмотрел на скалы, снял пилотку с цветком эдельвейса и уселся на сухую,
выжженную траву.
Больше ста солдат накопилось на
поляне, а сзади шли и шли.
Чуб резко повернулся к своим, показал:
ещё рано!
Солдаты выстроились — один за
одним, и Чуб резко взмахнул кулаком. И
тотчас же раздалась пулемётная очередь Грабовецкого.
Ударили так, что через полминуты на
поляне была сплошная каша. Сзади напирали, но по ним почти в упор ударили исаевцы —
им было виднее, они находились повыше.
Всего пять минут — и вся лавина
откатилась назад, да с такой прытью, что пулями не догонишь.
Партизаны добили карателей, и Чуб
двинул в прорыв исаевский отряд.
— Жмите в зуйские леса — к
нашим, и скорее, а мы малость подзадержимся.
Исаевцы ушли, комендантский взвод
поднялся выше.
<…>
Чуб бросил партизан далеко назад. Он
знал, что два батальона румын должны двигаться навстречу немцам. Решил ударить
немедленно и по ним.
Быстро заняли рубеж, правда не очень выгодный,
но румыны уже подходили.
Партизаны подпустили их метров на сто
и огневым шквалом положили первую цепь, а сами не стали задерживаться, взяли
влево, подошли к ущелью, вскарабкались по обрывистой скале на вершину и
замерли. Румыны открыли очень сильный огонь. Тут и пулемёты, и миномёты, и
горные пушки.
Вдруг им ответили с противоположной
стороны, с той самой, где была поляна.
Кто же там? Неужели исаевцы? Быть не
может!
Но это были немцы. Они с таким
остервенением набросились на место предполагаемой партизанской засады, что
совсем потеряли голову, открыли страшной силы огонь. По румынам...
— Концерт идет! — крикнул
Октябрь.
Он бросил автомат.
— Засекай время.
— Галёрка,
аплодируй! — чуть ли не плясал Эмма.
— Полный аншлаг, — смеялись
партизаны и, дождавшись конца перестрелки румын с немцами, преспокойно ушли к
своим отрядам.
Ещё два дня каратели по плану
«обрабатывали» судакские леса, а 4 августа ушли на Керчь.
В
западной литературе, в частности в книге престарелого фельдмаршала Эриха фон
Манштейна, немало страниц отведено июльским боям 1942 года в крымских лесах.
Манштейн
до сих пор не понимает, какая сила спасла партизанские отряды».
Книги, оформленные Э.М. Грабовецким (фото с выставки к 100-летию со дня рождения художника)
БОЛЬШОЙ
ПРОЧЁС И БОЛЬШОЙ ПРОВАЛ
Кстати, описываемые события занимают
особое место в книгах и мемуарах о крымских партизанах. В июле 1942-го, после
падения Севастополя, нацистские оккупанты решили уничтожить партизанское
движение в Крыму. На «большой прочёс» было брошено более 25 тысяч человек.
Против 3 тысяч партизан.
«24 июля с рассветом горнострелковая
дивизия румын и пехотная дивизия немцев, как позже высянилось, общей
численностью до двадцати тысяч человек, да ещё шесть тысяч крымскотатарских
добровольцев с четырёх направлений начали выдвижение к месту базирования
партизан», — так описывает знаменитый партизанский командир Фёдор Федоренко
начало этой операции, направленной на уничтожение сопротивления в Крыму. А о
провале этой операции свидетельствуют строки из дневника немецкого капитана:
«15 июля 1942 г. Как надоели
партизаны. Наконец идёт большая сила немцев и румын, чтобы покончить с этими
бандитами. Нас много… Лес окружили со всех сторон.
16 июля 1942 г. Сегодня веселей,
слышна стрельбы, хорошо помогает местная полиция. К вечеру особых результатов
не добились. Партизаны стреляют, но где они?
17 июля 1942 г. Партизан не найдём.
20 000 бросили на уничтожение, но пока один труп, а среди наших уже
десятки.
18 июля 1942 г. Много встречаем
лесных землянок и массу троп. Есть у нас убитые от мин. Кругом опасность.
Встретили шёлковые от парашютов палаты. К несчастью, они минированы, от
неосторожности много погибло…
25 июля 1942 г. Я в Симферополе. Сколько потратили сил, а партизаны так и
остались…»
«ПАРТИЗАНСКАЯ
ШАПКА» В КРЫМУ И В НЕТАНИИ
Да, они остались! И победили! Не все
дожили до освобождения Крыма от нацистских захватчиков и до Великой Победы!
Далеко не все!
Эммануил Грабовецкий уцелел. После
войны он стал художником, оформил множество книг, посвящённых партизанскому
движению Крыма.
Завтра, 26 июля исполняется 101 год
со дня его рождения.
Умер Эммануил Маркович в 2007 году в
израильском городе Нетания.
НА ЕГО МОГИЛЕ СТОИТ ПАМЯТНИК —
УМЕНЬШЕННАЯ КОПИЯ «ПАРТИЗАНСКОЙ ШАПКИ».
ПОСЛЕСЛОВИЕ,
БЕЗ КОТОРОГО НЕЛЬЗЯ
Редакция «Крымского времени» выражает
благодарность нашей коллеге Мае Рощиной, благодаря которой мы смогли связаться с внучкой Эммануила Марковича — Валентиной.
Валентина прислала нам фотографию
памятника над могилой своего прославленного деда и рассказала, что Эммануил
Маркович ещё перед отъездом из Крыма сказал своим дочерям: «Хочу, чтобы на моей могиле была бы хоть маленькая, но партизанская
шапка». Дети и внуки исполнили волю отца и дедушки.
Мне, к сожалению, не пришлось быть
знакомой с Эммануилом Марковичем. Но в своей домашней библиотеке я — тоже
внучка партизана — бережно храню книги, посвящённые крымским партизанам, среди
которых большая часть оформлена Грабовецким.
Я с удовольствием посмотрела (спасибо
интернету) картины Эммануила Марковича на выставке, организованной его родственниками
в прошлом году в честь 100-летия со дня его рождения. Мне особенно понравилась
«Улица Ремесленная в Симферополе». И не потому, что она чем-то, на мой взгляд,
лучше других, а просто потому, что эти строки я пишу в нескольких метрах от
Ремесленной — на параллельной улице.
Я не могу не
процитировать не просто знакомую, а друга семьи Грабовецких — Маю Рощину, потому что, если образ
героя-партизана Эммануила Грабовецкого у меня сложился по мемуарам, то образ
художника и человека — по её отзывам: «Эмма, добрый день! Сегодня я была у
тебя в гостях, но тебя не было. И Ниночки, твоей жены, тоже. Стен, Эмма, не
было видно. Везде висели твои картины. Они волшебны. Я из бабушки превратилась
в девочку с Ремесленной, всё, что ты выписал, знакомо. Не до боли знакомо, а до
светлой грусти. Каждый дом, каждые ворота, не только каждый забор, но и
вмятины, облупины, покорёженки. Наш старенький Симферополь. Сегодня у тебя было
много гостей. Все вспоминали тебя и Нину. А вокруг — наш родной город…»
И ещё Мая Рощина об Эммануиле
Грабовецком: «Когда говорят «душа компании» — это о нём. Когда говорят «герой» — это
о нём. Когда говорят «художник, мастер» — это о нём. Когда говорят «воплощение
галантности» — это о нём. Он заражал находящихся рядом любовью к жизни,
каким-то мальчишечьим озорством. Лучшие поэты Крыма посвящали ему стихи. Часто
обращались за помощью более молодые, более здоровые. Он помогал. И
сопереживал».
А ещё я не могу не привести строки из
стихотворения, посвящённого крымским партизанам, известной советской поэтессы
Риммы Казаковой:
Партизанскими
тропами трудно идти,
хоть сейчас здесь — шоссе
первоклассное.
Ярко-зелены
все кусты на пути,
а мне кажется —
ярко-красные.
«Крымское время», №78 от 25 июля 2013 г.
Спасибо.
ОтветитьУдалить